Виконт де Бражелон или десять лет спустя - Страница 162

К оглавлению

162

– Вы собираетесь сообщить мне еще что-нибудь, сударь? – спросил король, оставшись опять наедине с д'Артаньяном.

– Да, ваше величество, это известие я отложил на конец, потому что оно печально и облечет в траур королевские дворы Европы.

– Что вы хотите сказать?

– Ваше величество, проезжая через Блуа, я услышал печальную весть.

– Право, вы меня пугаете, господин д'Артаньян.

– Мне ее сообщил доезжачий, у которого на рукаве был черный креп.

– Может быть, мой дядя Гастон Орлеанский…

– Ваше величество, он скончался.

– И никто меня не предупредил! – воскликнул король, оскорбленный тем, что ему не сообщили о смерти дяди.

– Не гневайтесь, ваше величество, – сказал д'Артаньян, – парижские курьеры, да и вообще никакие курьеры в мире не скачут так, как ваш покорный слуга. Посланец из Блуа будет здесь только через два часа, а он едет быстро, ручаюсь вам» я обогнал его уже за Орлеаном.

– Мой дядя Гастон, – прошептал Людовик, прижимая руку ко лбу и вкладывая в эти три слова самые противоречивые чувства, пробужденные воспоминаниями.

– Да, ваше величество, – философски заметил мушкетер, отвечая на мысль короля, – прошлое уходит.

– Правда, сударь, правда. Но у вас, слава богу, есть будущее, и мы постараемся, чтобы оно не было слишком мрачным.

– Полагаюсь в этом отношении на ваше величество – поклонился д'Артаньян. – А теперь…

– Да, правда. Я и забыл, что вы сделали сто десять лье. Идите, сударь, позаботьтесь о себе, ведь вы один из моих лучших солдат, а когда отдохнете, возвращайтесь ко мне.

– Ваше величество, и при вас и вдали от вас я всегда к вашим услугам.

Д'Артаньян снова поклонился и вышел. Потом, словно приехав всего-навсего из Фонтенбло, он пошел отыскивать в Лувре Бражелона.

Глава 29.
ВЛЮБЛЕННЫЙ И ДАМА ЕГО СЕРДЦА

В Блуаском замке горели свечи у безжизненного тела Гастона Орлеанского, последнего представителя прошлого. Горожане слагали ему эпитафию далеко не хвалебного свойства; вдовствующая герцогиня, забыв, что в юности она так любила покойника, что бежала из отцовского дома, теперь, в двадцати шагах от траурной залы, углубилась в денежные расчеты. Вообще жизнь в замке текла своим чередом. Ни мрачный звон колокола, ни голоса певчих, ни пламя свечей, мерцавшее за оконными стеклами, ни подготовка к погребению не смущали парочку, которая сидела подле уже знакомого нам окна; оно выходило во внутренний двор из комнаты, принадлежавшей к так называемым малым апартаментам.

Веселый солнечный луч (ибо солнце, по-видимому, мало беспокоилось о потере, понесенной Францией) падал на двух собеседников.

Он был юноша лет двадцати пяти, маленький, смуглый, с хитрым живым лицом и огромными глазами, затененными длинными ресницами, его большой рот часто улыбался, показывая прекрасные зубы, а острый подбородок обладал редкой подвижностью. Вовремя разговора он нежно наклонялся к молодой девушке, которая, надо сказать, не отстранялась от него с той поспешностью, которой требовали строгие правила приличия.

Девушку мы знаем, так как уже видели ее однажды у этого самого окна под лучами такого же яркого солнца. Лукавство сочеталось в ней с рассудительностью Она была очаровательна, когда смеялась, и красива, когда становилась серьезной По правде говоря, она чаще бывала очаровательна, чем красива.

Собеседники были увлечены каким-то полушутливым, полусерьезным спором.

– Скажите, господин Маликорн, – спросила девушка, – угодно ли вам наконец поговорить разумно?

– А вы думаете, это легко, Ора? – возразил Маликорн. – Делать то, чего от тебя хотят, когда нельзя делать то, что можешь?

– Ну, вы, кажется, запутались в словах. Бросьте, мой дорогой, прокурорскую логику.

– Опять-таки немыслимо: ведь я чиновник. И вы меня упрекаете за то, что я стою ниже вас… Итак, я ничего вам не скажу.

– Полно, я и не думаю упрекать вас Скажите, что вы собирались сказать. Говорите, я этого хочу.

– Хорошо, повинуюсь. Герцог умер.

– Ах, боже мой, вот новость! Откуда вы явились, чтобы сообщить это?

– Я приехал из Орлеана.

– И это ваша единственная новость?

– О нет… Я могу еще сообщить, что принцесса Генриетта Английская едет во Францию, чтобы выйти замуж за брата его величества.

– Вы положительно невыносимы, Маликорн, с вашими допотопными новостями. Если вы не бросите своей привычки вечно насмехаться, я вас прогоню.

– Ого!

– Право, вы выводите меня из терпения.

– Ну, ну, потерпите.

– Вы хотите набить себе цену? Я знаю, для чего.

– Скажите, я отвечу откровенно, если вы угадаете.

– Вы знаете, что мне хочется получить место фрейлины, о котором я имела глупость просить вас похлопотать, а вы скупитесь использовать свое влияние.

– Я? – Маликорн опустил глаза, сложил руки и принял лукавый вид. Какое же влияние может иметь бедный чиновник?

– У вашего отца недаром двадцать тысяч ливров годового дохода, господин Маликорн.

– Провинциальное состояние, сударыня.

– Ваш отец недаром посвящен в тайны принца Конде.

– Это преимущество ограничивается тем, что отец ссужает принца деньгами.

– Словом, вы недаром самый большой хитрец во всей провинции.

– Вы мне льстите.

– Чем?

– Я утверждаю, что у меня нет никакого влияния, а вы говорите обратное.

– Ну, так что же мое место, дадут мне его или нет?

– Дадут.

– Но когда?

– Когда вы пожелаете.

– Где же патент?

– У меня в кармане.

Маликорн улыбнулся и вынул из кармана бумагу.

Монтале схватила ее, точно добычу, и жадно пробежала глазами. Ее лицо постепенно прояснилось.

162