– А! – вскричал Д'Артаньян. – Теперь я наконец понимаю… Это спасло бы вас от потери времени и унижений.
– Черт подери! Судите же сами о моей радости, когда после полутора лет отменного и искусно подобранного питания – ибо я взял на себя труд самолично кормить Мустона – этот бездельник…
– Ах, сударь, я и сам немало способствовал этому, – скромно вставил Мустон.
– Это верно. Так вот, судите о моей радости, когда в одно прекрасное утро я обнаружил, что Мустону пришлось повернуться боком, как поворачивался я сам, чтобы протиснуться сквозь потайную дверь, которую эти чертовы архитекторы устроили у меня в Пьерфоне в комнате покойной госпожи дю Валлон. Да, кстати, об этой двери, друг мой; хочу задать вам вопрос, вам, знающему решительно все на свете: какого черта эти плуты архитекторы, которым полагается иметь подобающий глазомер, придумали двери, годные только для тощих?
– Эти двери, – сказал в ответ д'Артаньян, – предназначены для возлюбленных, а возлюбленные по большей части сложения хрупкого и изящного.
– Госпожа дю Валлон не имела возлюбленных, – величественно перебил д'Артаньяна Портос.
– Несомненно, друг мой, несомненно, – поторопился согласиться с ним д'Артаньян, – но, быть может, эти двери были придуманы архитекторами на случай вашей повторной женитьбы.
– Вот это и впрямь возможно, – заметил Портос. Теперь, когда я получил от вас разъяснение относительно этих слишком узких дверей, вернемся к нагуливанию жира Мустоном. Но заметьте себе, что первое имеет прямое отношение ко второму. Я не раз наблюдал, что наши мысли тянутся друг к другу. Подивитесь-ка на это явление, д'Артаньян: я говорил о Мустоне, который начал толстеть, а кончил тем, что вспомнил о госпоже дю Валлон…
– Которая была худощавой.
– Разве это не поразительно?
– Друг мой, один из моих ученых друзей, господин Костар, сделал то же самое наблюдение, что и вы, и он называет это каким-то греческим словом, которого я не запомнил.
– Выходит, что мое наблюдение не отличается новизной! – вскричал Портос, ошеломленный услышанным от д'Артаньяна. – А я думал, что это я первый сделал его.
– Друг мой, этот факт известен еще до Аристотеля, то есть, говоря по-иному, приблизительно вот уже две тысячи лет.
– Но от этого он не становится менее достоверным, – заметил Портос, приходя в восторг от этого совпадения его собственных мыслей с мыслями философов древности.
– Безусловно. Но давайте вернемся к Мустону. Мы оставили его в тот момент, когда он стал толстеть у вас на глазах, ведь, кажется, так?
– Так точно, сударь, – вставил Мустон.
– Продолжаю, – сказал Портос. – Итак, Мустон толстел так успешно, что оправдал все мои чаянья. Он достиг моей мерки, и я смог воочию убедиться в этом, увидев в один прекрасный день на мошеннике мой собственный камзол, в который он позволил себе облачиться; этот камзол обошелся мне очень недешево: одна только вышивка стоила сотню пистолей.
– Я надел его лишь затем, чтоб примерить, сударь, – заметил Мустон.
– Итак, – продолжал Портос, – с этого дня я решил, что отныне все дела с моими портными будет вести Мустон, – с него будут снимать мерку, и во всем этом он полностью заменит меня.
– Чудесно придумано! Просто чудесно! Но ведь Мустон на полтора фута ниже вас ростом.
– Вы правы. Но я велел шить таким образом, чтобы на Мустона костюм был слишком длинным, а на меня в самый раз.
– Какой вы счастливец, Портос! Такие вещи случаются только с вами.
– Да, да! Завидуйте мне, есть действительно чему позавидовать! Это было точно в то самое время, когда я уезжал на Бель-Иль, то есть приблизительно два с половиной года назад. Уезжая, я поручил Мустону – чтобы постоянно иметь на случай нужды приличное модное платье – ежемесячно заказывать себе по костюму.
– И Мустон не исполнил вашего приказания? Нехорошо, Мустон, очень нехорошо!
– Напротив, сударь, напротив!
– Нет, он не забывал заказывать для себя костюмы, но он забыл предупредить меня, что толстеет.
– Господи боже, я в этом нисколько не виноват; ваш портной ни разу не сказал мне об этом.
– За два года этот бездельник расширился в талии ни больше ни меньше, как на целые восемнадцать дюймов, и мои последние двенадцать костюмов шире, чем нужно, от фута до полутора футов.
– Ну, а прежние, сделанные в те времена, когда ваши талии были приблизительно одинаковыми?
– Они успели выйти из моды, и если бы я надел их, у меня был бы вид человека, приехавшего из Сиама и не бывавшего при дворе добрых два года.
– Теперь мне понятны ваши заботы. Сколько же у вас новых костюмов?
Тридцать шесть? И вместе с тем ни одного. Выходит, что нужно сшить тридцать седьмой, а остальные тридцать шесть подарить Мустону.
– Ах, сударь, – обрадовался Мустон, – вы всегда были добры ко мне.
– Черт возьми! Неужели вы думаете, что подобная мысль не приходила мне в голову или что меня останавливают расходы? До празднества в Во остается каких-нибудь двое суток. Я получил приглашение только вчера и немедленно вызвал Мустона, приказав» чтобы он явился сюда с моим гардеробом на почтовых; по я заметил приключившееся со мной несчастье лишь этим утром, и где такой более или менее модный портной, который взялся бы изготовить за это время костюм?
– То есть костюм, расшитый вдоль и поперек золотом?
– Да, я хочу, чтобы золото было повсюду.
– Мы это уладим. В вашем распоряжении трое суток. Вы приглашены на среду, а сейчас воскресенье, и притом утро.
– Это правда. Но Арамис настоятельно просил прибыть в Во за сутки.