Виконт де Бражелон или десять лет спустя - Страница 212

К оглавлению

212

– Да, да, я понимаю. Но как же тюремщики, ведь они разговаривают с заключенными?

– Разумеется.

– В таком случае арестанты, вероятно, говорят им, что они не виноваты.

– Да, они только об этом и твердят, вечно поют эту песенку.

– А не может ли сходство, о котором вы говорили, броситься в глаза вашим тюремщикам?

– Ах, дорогой господин д'Эрбле! Нужно быть придворным, как вы, чтобы заниматься такими мелочами.

– Вы тысячу раз правы, дорогой Безмо. Будьте добры, еще чуточку этого вина.

– Не чуточку, а целый стакан.

– Нет, нет! Вы остались мушкетером до кончиков пальцев. А я сделался епископом. Каплю для меня, стакан для вас.

– Ну, пусть будет по-вашему!

Арамис и комендант чокнулись.

– А кроме того, – добавил Арамис, подняв бокал и Прищуриваясь на вино, горящее рубином, – кроме того, случается и так, что там, где вы находите сходство, другой его совсем не замечает.

– Нет, этого не может быть. Всякий, кто видел того, на кого похож этот узник…

– А мне кажется, дорогой Безмо, что это просто игра вашего воображения.

– Да нет же! Даю вам слово.

– Послушайте, – возразил Арамис, – я встречал многих, чьи лица были похожи на того, о ком мы говорим, но никто не придавал этому значения.

– Да просто потому, что есть разные степени сходства; сходство моего узника поразительное, и если бы вы его увидели, вы бы вполне согласились со мной.

– Если бы я его увидел… – равнодушно протянул Арамис. – Но, по всей вероятности, я его никогда не увижу.

– Почему же?

– Потому что, если бы я ступил ногой в эти ужасные камеры, мне показалось бы, что я навеки буду там похоронен.

– О нет, помещение у нас совсем неплохое!

– Рассказывайте!

– Нет, нет, не говорите дурно о второй Бертодьере. Там отличная камера, прекрасно обставленная, с коврами!

– Что вы говорите!

– Да, да! Этому юноше повезло; ему отвели лучшее помещение в Бастилии. Редкое счастье.

– Полноте, полноте, – холодно прервал Арамис, – никогда я не поверю, что в Бастилии есть хорошие камеры. А что касается ковров, то они, наверное, существуют только в вашем воображении. Мне мерещатся там пауки, крысы, жабы…

– Жабы! Ну, в карцерах, я не отрицаю…

– Самая жалкая мебель и никаких ковров.

– А глазам своим вы поверите? – сказал Безмо все больше приходя в возбуждение.

– Нет, бога ради, не надо!

– Даже для того, чтобы убедиться в этом сходстве, которое вы отрицаете, как и ковры?

– Да это, должно быть, привидение, призрак, живой труп!

– Ничуть не бывало! Здоровенный малый.

– Печальный, угрюмый?

– Да нет же: весельчак.

– Не может быть!

– Пойдемте.

– Куда?

– Со мной.

– Зачем?

– Сделаем прогулку по Бастилии.

– Что?

– Вы все увидите, собственными глазами увидите.

– А правила?

– Это пустяки. Сегодня мой майор свободен, лейтенант обходит бастионы; мы здесь полные хозяева.

– Нет, нет, дорогой комендант! У меня мороз идет по коже при одной мысли о грохоте засовов, которые нам придется отодвигать.

– Полно!

– А вдруг вы забудете обо мне, и я останусь где-нибудь в третьей или четвертой Бертодьере… бррр!

– Вы шутите?

– Нет, говорю серьезно.

– Вы отказываетесь от совершенно исключительного случая. Знаете ли вы, чтобы добиться той милости, которую я предлагаю вам даром, некоторые принцы крови сулили мне до пятидесяти тысяч ливров?

– Неужели это так интересно?

– Запретный плод, ваше преосвященство! Запретный плод! Вы, как духовное лицо, должны хорошо знать это.

– Нет. Если меня кто интересует, то разве только бедный школьник, сочинивший дистих.

– Ладно! Посмотрим на него; он помещается рядом – в третьей Бертодьере.

– Почему вы говорите: рядом?

– Потому что, если бы я был любопытным, меня бы больше заинтересовала прекрасная камера с коврами и ее обитатель.

– Эка невидаль обстановка! Да и обитатель, вероятно, самая невзрачная личность!

– Пятнадцатлливровый, ваше преосвященство, пятпадцатиливровый! Такие персоны всегда интересны.

– Как раз об этом я и позабыл спросить вас. Почему этому человеку отпускается пятнадцать ливров, а бедняге Сельдону только три?

– Ах, эти различия тонкая вещь, сударь: тут король проявил доброту…

– Король?

– То есть кардинал, я ошибся. «Этот несчастный, – сказал Мазарини, обречен до смерти томиться в тюрьме».

– Почему?

– Потому что преступление его вечное, значит, и наказание должно быть вечное.

– Вечное?

– Конечно. Если только ему не посчастливится заболеть оспой, вы понимаете… Но и на это мало надежды. В Бастилии воздух здоровый.

– Вы удивительно находчивы, дорогой Безмо.

– Не правда ли?

– Иными словами, вы хотите сказать, что этот несчастный должен страдать здесь до конца жизни.

– Я не говорил страдать, монсеньер; пятнадцатиливровые не страдают.

– Ну, томиться в тюрьме.

– Конечно, такая уж его доля; но ему всячески стараются смягчить условия жизни. Притом, я думаю, и вы согласитесь со мной, этот молодец родился на свет вовсе не для того, чтобы так прекрасно кушать, как его кормят здесь. Да вот посмотрите: этот непочатый пирог и раки, до которых едва дотронулись, марнские раки, крупные, как лангусты! Все это отправится сейчас во вторую Бертодьеру с бутылкой бургундского, которое вам так нравится. Теперь вы не будете больше сомневаться, я надеюсь?

– Нет, дорогой Безмо, не буду. Но ведь все эти заботы относятся только к счастливцам пятнадцатиливровым, а о бедняге Сельдоне вы совсем позабыли.

– Извольте! В честь вашего посещения устроим и для него пир: он получит бисквит, варенье и эту бутылочку портвейна.

212